Я ведь писала тебе. Я куда более неполноценный человек, чем ты можешь предположить. Я больна куда сильнее, чем ты думаешь. И корни этой болезни очень глубоки. Поэтому если ты сможешь пойти дальше, иди один. Не жди меня. За меня не беспокойся. Делай то, что тебе захочется. Иначе я собью тебя с верного пути. Только этого я ни за что не хочу — не хочу портить тебе жизнь. Я уже говорила: ты время от времени навещай меня и никогда не забывай. Больше я ничего не желаю.
... По вечерам я продавал пластинки. А в промежутках рассеянно наблюдал за публикой, проходившей перед витриной. Семьи, парочки, пьяные, якудзы, оживленные девицы в мини-юбках, парни с битницкими бородками, хостессы из баров и другие непонятные люди. Стоило поставить рок, как у магазина собрались хиппи и бездельники — некоторые пританцовывали, кто-то нюхал растворитель, кто-то просто сидел на асфальте. Я вообще перестал понимать, что к чему. «Что же это такое? — думал я. — Что все они хотят этим сказать?»
Роман классика современной японской литературы, принесший автору поистине всемирную известность.
Автор:
Иногда мне становится нестерпимо грустно, но в целом жизнь течет своим чередом.
Смерть человека оставляет после себя маленькие удивительные воспоминания.
– И вот что я тогда решила: «Сама, своими силами найду человека, который будет круглый год любить меня на все сто процентов». Сколько мне тогда было? Лет одиннадцать-двенадцать.
– Здорово, – восхищенно сказал я. – И как результаты?
– Не так все просто, – ответила Мидори и некоторое время смотрела на клубы дыма. – Видимо, так долго ждала, что со временем слишком задрала планку. Сложность в том, что теперь я мечтаю об идеале.
– Об идеальной любви?
– Чего? Даже я до такого не додумалась. Мне нужен просто эгоизм. Идеальный эгоизм. Например, сейчас я скажу тебе, что хочу съесть пирожное с клубникой. Ты все бросаешь и мчишься его покупать. Запыхавшийся, приносишь мне пирожное, а я говорю, что мне расхотелось, и выбрасываю его в окно. Вот что мне сейчас нужно.
– Да это, похоже, к любви не имеет никакого отношения, – растерянно сказал я.
– Имеет. Только ты об этом не догадываешься, – ответила Мидори. – Бывает время, когда для девчонок это очень важно.
– Выбросить пирожное в окно?
– Да. Хочу, чтобы мой парень сказал так: «Понял. Мидори, я все понял. Должен был сам догадаться, что ты расхочешь пирожное с клубникой. Я круглый идиот и жалкий дурак. Поэтому я сбегаю и найду тебе что-нибудь другое. Что ты хочешь? Шоколадный мусс? Или чизкейк?»
– И что будет?
– Я полюблю такого человека.
– Бессмыслица какая-то.
– Но для меня это – любовь. Никто, правда, не может этого понять.
Какой бы ни была истина, невозможно восполнить потерю любимого человека.
Никакая истина,
Никакая искренность,
Никакая сила,
Никакая доброта не могут восполнить её.
Нам остается лишь пережить это горе и чему-нибудь научиться,
Но эта наука никак не пригодится, когда настанет черед следующего внезапного горя.
— Ну а идеалы, ничего такого, выходит, нет?
— Нет, конечно, — продолжал он говорить, — в жизни они не нужны. Все, что нужно, это размах, вот и все.
Мне тоже в жизни, бывает, страшно становится. А как иначе? Но только я этого за аксиому принять не могу. Я иду, пока идется, используя сто процентов моих сил. Беру, что хочу, чего не хочу, не беру. Это и называется жить. Застряну где-то — тогда еще раз подумаю. Общество с неравными возможностями, с другой стороны, это общество, где ты можешь проявить свои способности.
Сознание мое было неуместно вялым и разбухшим, точно корни тенелюбивого растения. Так не пойдет, оцепенело подумал я. Тут я внезапно вспомнил слова Нагасавы: «Не сочувствуй самому себе. Самим себе сочувствуют только примитивные люди.»
— Из всех людей, кого я встречал, ты самый особенный.
— А ты из всех людей, кого я встречал, самый настоящий человек, — сказал он.
(— Ты — самый странный человек из всех кого я встречал до сих пор.
— А ты — самый серьезный из всех, кого встречал я, — сказал он и сам заплатил по счету.)
— Скажи чего-нибудь, — сказала Мидори, спрятав лицо у меня на груди.
— О чем?
— О чем хочешь. Чтобы мне приятно было.
— Ты ужасно милая.
— Мидори, — сказала она. — Назови меня по имени.
— Ты ужасно милая, Мидори, — поправился я.
— Насколько ужасно?
— Такая милая, что горы обваливаются и моря мелеют.
В такой ненадежный сосуд, как текст на бумаге, можно вложить только ненадежные воспоминания или ненадежные мысли.
Смерть не находится на противоположном полюсе от жизни, а скрыта внутри самой жизни.
— Любишь одиночество? — спросила она, подпирая руками щеки. — В одиночку путешествуешь, в одиночку ешь, сидишь на занятиях в стороне от всех.
— Я не люблю одиночество. Просто не завожу лишних знакомств, — сказал я. — Чтобы в людях лишний раз не разочаровываться.
— Как сильно ты меня любишь?
— Как если бы расплавились и стали маслом все тигры джунглей в мире.
Мы не измеряем длину линейкой, а угла транспортиром, мы не существуем наподобие сухого банковского вклада.