Прежде чем других дерьмом измазать — надо руки окунуть в дерьмо.
Кто-то просто тихо умирал; кто-то совершал героические поступки, потом тоже умирал; кто-то до последнего вкалывал на заводе, а когда приходило время, тоже умирал… Кто-то на всем этом жирел, за кусочки хлеба скупал драгоценности, золото, жемчуг, серьги, потом тоже умирал – сводили его вниз к Неве и стреляли, а потом поднимались, ни на кого не глядя, закидывая винтовочки за плоские спины… Кто-то охотился с топором в переулках, ел человечину, пытался даже торговать человечиной, но тоже все равно умирал… Не было в этом городе ничего более обыкновенного, чем смерть.
А Изя стоял, расставив ноги в тюремных башмаках, небритый, грязный, расхлюстанный, рубашка из штанов вылезла, на ширинке не хватало пуговиц, – стоял во всей своей красе, такой же, как всегда, нисколечко не изменившийся, – и разглагольствовал, и поучал.
— … Лучше всего быть там, откуда некуда падать. Ты этого не поймешь, Андрей.
— Почему же обязательно падать?
— Не знаю — почему. Но это обязательно. Или приходится прилагать такие усилия удержаться, что лучше уж сразу упасть.
Такие юные, такие серые, такие одинаковые… И глупые, и этой глупости сейчас не радуешься, не радуешься, что стал умнее, а только – обжигающий стыд за себя тогдашнего, серого, деловитого птенца, воображавшего себя ярким, незаменимым и отборным…
Он все надеялся вызвать в памяти какие-то сладкие воспоминания о детстве и юношестве, о рыцарстве, о товариществе, о первой чистой любви, но ничего из этого не получалось, хотя он очень старался, готовый умилиться при первой возможности. Все здесь оставалось по-прежнему – и светлые затхлые классы, и поцарапанные доски, парты, изрезанные закрашенными инициалами и апокрифическими надписями про жену и правую руку, и казематные стены, выкрашенные до половины веселой зеленой краской, и сбитая штукатурка на углах – все оставалось по-прежнему ненавистно, гадко, наводило злобу и беспросветность.
Во-вторых… Во-вторых, достаточно во-первых.
Ребята, может хватит уже друг друга обманывать? Может, давайте уже признаем, что майдан тормознул развитие на пять лет.
Это был патриотизм настоящего патриотического патриота, приправленный изрядной долей патриотизма…
Право ж, что проку человеку
рассуждать о смысле жизни,
как о хлебе иль халве,
по-обывательски, со скукой,
если сердце в нём холодное
да «каша» в голове?
Из чего мы сделаны, кроме костей и мяса? Забота и воспитание родителей. Прочитанные книги. Просмотренные фильмы. Услышанная музыка. Система образования. События — яркие и не очень. Множество других вещей, на которые мы, вероятно, даже не обращаем внимания. И конечно же, люди. Все это оставляет в нас свой отпечаток. Мы созданы из бесконечного множества деталей, собранных в коробку из костей и мяса. Принято считать, что мы — часть этого мира. Мне кажется, верно и обратное. Этот мир, все что, и кто, вокруг — часть нас.
Он рано узнал женщин и, избалованный ими, научился их презирать – юных и девственных за неопытность, других за то, что они поднимали шум из-за многого, что для него, в его беспредельном эгоцентризме, было в порядке вещей.
Тридцать – это значило еще десять лет одиночества, все меньше друзей-холостяков, все меньше нерастраченных сил, все меньше волос на голове. Но рядом была Джордан, в отличие от Дэзи не склонная наивно таскать за собою из года в год давно забытые мечты.
И я пошел, а он остался в полосе лунного света – одинокий страж, которому нечего было сторожить.
Ты так увяз в свой жизни,
что не видишь мою боль.
Спроси себя,
какая у меня роль?
На целом белом свете
Я твой король.
Не отталкивай меня,
Возьми на себя контроль.
Я прекрасно знаю,
Мне не поможет алкоголь
потому, что я не такой.
Я не прошу твой пароль,
Спроси себя:
откуда моя боль?
Пойми же наконец —
Ты и есть мой самоконтроль…