Все мои друзья и родственники в Петербурге сказали мне: надень что-то серьезное, забудь про то, что на дворе лето. Это Петербург.
Питер — уникальный город. Только здесь я понял, что хочу жить в Испании.
День распадается на атомы,
Ночь монолитна и нема.
И если б вдруг пошли куда-то мы.
Нас раздавила б эта тьма.
Но первый луч змеится, длится
Тьму разнимает на куски.
Соседи утренними лицами
Пугают гарпий городских,
И те вздымаются над крышами —
Клекочущий обидой гриб.
И если б вдруг зачем-то вышли мы,
То очевидно не дошли б.
Скрипят стальные насекомые,
Погоде стылой вопреки.
Роятся мотыльки, влекомые
Зияньем угольной реки.
Над нею, трачены веками, но
Неколебимы, как беда,
Расселись львы — поскольку каменны
И не издохнут никогда.
Когда иду я по весеннему Петербургу, вдыхая запах травы и распустившихся тополей, когда смотрю в воду каналов на гофрированные отражения шпилей и куполов, вижу сбегающую в воду решетку и ялики у Летнего сада, меня зримо и явственно обступает XVIII век.
В начале лета в Петербурге случаются иногда прелестные дни — светлые, жаркие, тихие.
Но, снимая фрак,
Детище Петра гордость не швырнёт в море.
День гудком зовёт Кировский завод,
Он дворцам своим корень.
Хочу воспеть, я город свой мастеровой,
Хочу успеть, покуда в силе и живой,
Хочу смотреть с разбитых Пулковских высот,
Как ты живёшь, как ты живешь, врагом не сломленный народ.
Хочу я жить, среди каналов и мостов,
И выходить с тобой, Нева, из берегов.
Хочу летать, я белой чайкой по утрам,
И не дышать над Вашим чудом, Монферран.
Хочу хранить, историю страны своей,
Хочу открыть, Михайлов замок для людей.
Хочу придать, домам знакомый с детства вид,
Мечтаю снять леса со Спаса на Крови.
Налетела грусть,
Что ж, пойду пройдусь, мне её делить не с кем.
И зеленью аллей,
В пухе тополей, я иду землёй Невской.
Может, скажет кто: «Климат здесь не тот».
А мне нужна твоя сырость.
Здесь я стал мудрей, и с городом дождей,
Мы мазаны одним миром.
Кулебяка «Доминика»,
Пирожок из «Квисисаны»,
«Соловьевский» бутерброд…
Вот триптих немного дикий,
Вот триптих немного странный,
Так и прыгающий в рот!..
Каждый полдень, хмуря лики,
Предо мною из тумана
Трое призраков встает:
— Кулебяка «Доминика»,
Пирожок из «Квисисаны»,
«Соловьевский» бутерброд!..
И, опершись на колоннады,
Встают незыблемой чредой
Дворцов гранитные громады
Над потемневшею Невой!..
Звенят проспекты и бульвары,
И в бесконечности ночей
На влажных плитах тротуара
Дробится отсвет фонарей…
Под сенью греческаго флага,
Болтая с капитаном Костой,
Средь островов Архипелага
Мне вспомнился Елагин остров!
Тот самый сухопутный остров,
Куда без всяких виз французских,
Вас отвозил легко и просто
Любой извозчик петербургский…
И в летний день, цветами пестрый,
И в индевеющие пурги —
Цвети, цвети, Елагин остров,
Цветок в петлице Петербурга!
Остров посреди архипелага
Ужель наступит этот час
На Петропавловских курантах,
Когда столица в первый раз
Заблещет в этот страшный час
В слезах, как ранее в бриллиантах?!
Ужель наступить этот час
На Петропавловских курантах?..
Ужель наступит этот год
Над Петербургом вечно-звонным,
Когда гранит во прах падет
И кровь забрызжет небосвод
И ахнет твердь гранитным стоном?!
Ужель наступить этот год
Над Петербургом вечнo-звонным?..
о революции
Белой ночью белый ландыш
Я воткну, грустя, в петлицу
И пойду за белой сказкой
В белый призрачный туман…
Посмотрите, посмотрите,
У Цепного моста кто-то
В старомодной пелерине
Неподвижно смотрит вдаль…
Господин в крылатке тихо
Про него шепнул другому:
— «Николай Васильич Гоголь —
Сочинитель «Мертвых душ»…
У Сената, сдвинув брови,
Гнет сверкающую шпагу
Незнакомец в треуголке
С пистолетом при бедре…
Отчего так странно-бледен
Незнакомец в треуголке?
Отчего сжимает петля
Золоченый воротник?..
Чу! К нему, гремя оружьем,
С двух сторон подходят двое.
Подошли: «Полковник Пестель,
Нас прислал к вам Государь»!
Белой, мертвой странной ночью,
Наклонившись над Невою,
Вспоминает о минувшем
Странный город Петербург!
Посмотрите, посмотрите,
Вот задумался о чем-то
Незнакомец в альмавиве,
Опершись на парапет…
С Петропавловской твердыни
Бьют петровские куранты,
Вызывая из могилы
Беспокойных мертвецов!
И тотчас же возле арки,
Там, где Зимняя Канавка,
Белый призрак Белой Дамы
Белым облаком сошел. . .
Зазвенели где-то шпоры,
И по мертвому граниту
К мертвой даме на свиданье
Мчится мертвый офицер! . .
— «Герман?!»-»Лиза?..» И, тотчас же,
Оторвавшись от гранита,
Незнакомец в альмавиве
Гордый профиль повернул.
— Александр Сергеич, вы ли,
Вы ли это?.. Тот, чье Имя
Я в своих стихах не смею
До конца произнести?!
Белой, мертвой странной ночью,
Наклонившись над Невою,
Вспоминает о минувшем
Странный город Петербург…
Ландо, коляски, лимузины,
Гербы, бумажники, безделки,
Брильянты, жемчуга, рубины —
К закату солнца — все на Стрелке!
Струит фонтанно в каждой даме
Аккорд герленовских флаконов,
И веет тонкими духами
От зеленеющих газонов!..
И в беспрерывном лабиринте
Гербов, камней и туалетов —
Приподымаются цилиндры,
И гордо щурятся лорнеты.
И Солнце, как эффект финальный,
Заходит с видом фатоватым
Для Петербурга специально —
Особо огненным закатом!..