Тучи на небе, но солнце в кармане,
звякает тихо медной монеткой.
Ты — заплутавший космический странник.
Звезды висят на рябиновых ветках.
Музыка ветра в стеклах оконных.
Но исполнитель не виден, не слышен.
Тесно в пределах этого мира.
Ночью ты слышишь звуки прибоя.
Сквозь монолитные стены квартиры
в дом забирается лунное море.
Лунное море вливается в уши:
«Слушай, мой мальчик, внимательно слушай —
Бог дал тебе совершенную душу,
не позволяй ее портить и рушить».
Вот бы сломать все земные законы —
за горизонт, к Кассиопее.
Пусть ты один из миллионов.
Но миллионы тебя не заменят.
Ты знаешь, Мэри,
есть истина в вине и теле,
религии и постели.
Но я отыскал в тебе.
И пусть сегодня
другой одеяло грею,
но спят мои злые звери,
тебя видя в каждом сне.
Я одержим, и болен, и простыл,
в изгибе твоей шеи грею губы.
И те слова, что в общем-то, просты,
цепляются за стиснутые зубы.
Взлетают в небо дети птичьих стай.
Я был когда-то так же беззаботен.
Моя любовь умеет убивать.
Твоя — сжигать.
А значит, мы в расчете.
Моя любовь тягучая, как мёд,
и сладкая, и горькая, и злая.
Она тебя когда-нибудь убьет,
уже сейчас немного убивая.
Даже если бы
ты не была
моей,
подневольной,
рабыней,
чей-то женой,
подарившей ему дочерей,
сыновей.
Обезумевшей,
слабой,
смертельно больной,
собиравшей в ладони искры огня —
я бы любил тебя.
Кафельный пол, на стенах трещины,
тусклый, мигающий свет.
Я буду любить тебя, даже если
даже если
тебя
нет.
Моя любовь умеет убивать.
Прости, что не сказал об этом раньше.
Когда вжимал в скрипучую кровать
и целовал покусанные пальцы.
Так съешь меня, и выпей, и сожги,
и расскажи об этом своим детям,
Что в прошлом был один такой дебил,
и он любил, и он же был в ответе
за зацелованную кожу век
и красные следы на голой шее.
Что это был ужасный человек,
похожий на затравленного зверя.
А ты идешь, твой нос укутан в шарф,
и каблуки сбивают лёд с асфальта.
И я срываюсь вслед, ускорив шаг,
осатаневшей и голодной тварью.